Доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка филологического факультета МГУ Марина Сидорова наблюдала за освещением в СМИ XV Конкурса имени Чайковского.

По моему глубокому убеждению, добро и красота едины для всех народов. Едины – в двух смыслах: правда и красота – вечные спутники, они едины между собой и одинаковы для всех народов.

Ложь – зло для всех. Искренность и правдивость, честность и бескорыстие всегда добро.

Д.С. Лихачев, «Письма о добром и прекрасном»

Когда жаба в первый раз увидела цветок своими злыми и безобразными глазами, что-то странное зашевелилось в жабьем сердце. Она не могла оторваться от нежных розовых лепестков и все смотрела и смотрела. Ей очень понравилась роза, и она чувствовала желание быть поближе к такому душистому и прекрасному созданию. И чтобы выразить свои нежные чувства, она не придумала ничего лучше таких слов:

– Постой, – прохрипела она, – я тебя слопаю.

В. Гаршин, «Сказка о жабе и розе»

Ушел в историю XV Международный конкурс имени П.И. Чайковского. Вслед за последними аккордами гала-концертов затихают словесные баталии на Интернет-форумах и в социальных сетях, меняются заголовки в СМИ.

Как и все, чего касается волшебная дирижерская палочка маэстро Валерия Гергиева, пятнадцатый конкурс «дал изумительные открытия музыкальному миру». Огромного уважения и признательности заслуживают все, благодаря кому миллионы поклонников классической музыки на протяжении трех недель неотрывно слушали, прислушивались и раз за разом переслушивали выступления участников, восхищались, радовались, гневались, хмурились, бешено аплодировали и недоуменно разводили руками.

В этот раз речь идет действительно о миллионах: трансляции medici.tv (более 9 млн. просмотров конкурса почти в 150 странах мира) создали вокруг «Чайковского» мощное и притягательное информационное поле, соответствующее всемирному статусу этого элитарного музыкального мероприятия. Конкурс состоялся, мы, трепетно сопровождавшие его в России и за рубежом, получили необыкновенное удовольствие.

Параллельно с Конкурсом на филологическом факультете МГУ имени М.В.Ломоносова происходило событие куда менее примечательное – вручение дипломов тем, кто, закончив обучение в лучшем российском университете, отправляется во взрослую жизнь. Мы привыкли, что с каждым годом все больше наших выпускников связывает эту взрослую жизнь с работой в средствах массовой информации. Но в первый раз за двадцать лет расставаний с моими ученицами мне не хотелось их туда отпускать.

И виноват в этом Конкурс Чайковского. Точнее, его информационное освещение неспециализированными, т.е. «не музыкальными», российскими СМИ (о некоторых исключениях я скажу дальше), одновременно высветившее то профессиональное состояние, в котором данный сегмент нашей прессы находится.

Я живо представила, как наши выпускники попадут туда, где правится такой бал, и то разумное и доброе, что мы в них посеяли, окажется далеко не вечным, отступив перед принятыми в этой среде практиками и ценностями. Загрустила, несмотря на то, что я очень реалистичный в определении содержания образования преподаватель, считающийся с прагматическими запросами сегодняшнего дня не меньше, чем с высокими научными идеалами.

Из грусти получилась серия «писем», фиксирующих сегодняшние впечатления, обращенных вслед тем, кого мы учили в числе всего прочего профессионально анализировать и создавать тексты о культуре, и в будущее – к тем, кто сегодня только выбрал эту стезю и получит свои дипломы через четыре года, во время следующего «Чайковского». Однако оказалось, что обсуждаемые проблемы могут иметь интерес для более широкой аудитории, и я благодарна порталу «Православие и мир» за предоставленную возможность их опубликовать.

Говорить буду, естественно, «со своей колокольни» (как филолог, лучше понимающий словесный текст, чем музыкальный, и свободный от внутри- и околомузыкальной корпоративности), причем только о тех наблюдениях, которые выходят за рамки конкретно «Чайковского» (КЧ) и имеют отношение в целом к освещению, обсуждению и восприятию культурных явлений у нас в стране. К тем словам, которые по поводу этих явлений произносятся.

Российские журналисты «лопали» (см. второй эпиграф в начале) конкурс напропалую. Кое-где «наваляли» и организаторы, но значительно меньше.

Когда несколько лет назад М.А. Кронгауз выпустил свою монографию «Русский язык на грани нервного срыва», многие обвиняли Максима Анисимовича в сгущении красок. Для следующего издания подошло бы название новое, c заменой предлога…

Письмо 1. Русский язык за гранью нервного срыва

Учитель наш, разговорившись о могучих описательных средствах литературы, привел такой пример:

 – «В здании, остро венчающем две сходящиеся к нему линии, в пустом квадратном помещении, лишенном циновок и мебели, на вознесенных над полом мраморных плитах лежали обгорелые трупы птиц. Череда молчаливых людей, не общавшихся друг с другом, двигалась по направлению к наибольшему скоплению трупов, где стоял, властвуя ими, служитель. Каждому из подходящих он выдавал птицу – но только в обмен на квадратный легкий листок, бережно сохраняемый каждым…»

Что это?

 Класс молчал, завороженный.

 – На углу в магазине дают жареных кур, – сказал учитель.

 В.В. Орлов

Главный симптом произошедшего «нервного срыва» состоит в том, что многие журналисты наших неспециализированных СМИ утратили способность к адекватному освещению культурных событий высокого (академического) стилистического, смыслового и ценностного регистра – таких, как Конкурс Чайковского. Ими забыт (или отброшен намеренно) тот несуесловный язык, которым о таком событии судят, те сравнения и метафоры, которые приличествуют разговору о не терпящем суеты служении музам, тот стилистический пласт, в котором пристойно о нем рассуждать.

Забыт – за обсуждениями раздачи премий за лучшее телешоу и рассуждениями о том, запретят или нет инсценировку очередным известным театральным режиссером его мужских комплексов на сцене очередного столичного театра.

Что значит «лишились высокого стилистического и ценностного регистра»? Ну, например, не чувствуют, где на этой шкале находится классическая музыка по отношению к «тузику, рвущему грелку», и к «Пусси Райот» (оба образа – из статей о конкурсе). Особенно хорошо это видно, когда журналист пытается «приподнять», сделать «Чайковского» более значимым с помощью какого-нибудь сравнения. Например, начало статьи в «Ведомостях»:

Сколько бы ни ругали конкурсы, именно они, пришпиливая к музицированию спортивный элемент, превращают вереницу отдельных выступлений в подобие захватывающего сериала.

Есть все-таки польза от Конкурса. Хотя бы музицирование в подобие сериала превращается. Радость-то какая! А то бы совсем было тошно.

Слово пришпиливая тоже весьма симптоматично. Чем оно лучше, чем присоединяя? По смыслу точнее или стилистически лучше подходит для описания «музицирования со спортивным элементом»? Ни то, ни другое.

Варианта здесь два. Либо снижение стиля – отражение в голове у автора образа читателя: внимание-внимание, начинаем нашу передачу «Крепостным о театре»! Либо слово пришпиливая – необходимый компонент образа журналиста. Оно как бы показывает: мы в “конкурсах энтих” как рыба в воде, компрене ву? Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: “Ну что, брат Пушкин?”

Я занималась изучением языка “офисной популяции” (чаще говорят: “офисного планктона”). Психологические черты “планктона” соответствуют его речевой манере, пытающейся совместить профессиональную неустойчивость и подспудное ощущение “болтания” вместе с массой таких же планктонин в массе воды с демонстрацией уверенности, владения ситуацией и “моря по колено”:

– А смысл?

– Ты че, запаривает же на одном месте. Покатались, потом в Вену – пошопились, пивка попили.

– Во сколько встала поездочка?

– Так я ж не лошара, я с бизнес-трипом совместил! Контора билеты башляет, виза – сам понимаешь, мультик…

Вот и “журналистская популяция” подтянулась, заговорщицки подмигивая избранным – “ну нам-то с вами понятно…”: Сколько бы ни ругали конкурсы… Советский анекдот вспоминается: “Ну как же, и мужа вашего, Крупского, тоже знаю…”

Я НЕ придираюсь и НЕ выискиваю отдельные примеры. Я привожу только те, которые демонстрируют общий языковой и риторический уровень. Ровно то же самое, что говорилось в предыдущих абзацах, можно сказать по поводу еще десятка статей в разных изданиях.

Вот заметка-близнец в «Новой газете»:

Еще не начавшись, конкурс Чайковского вызвал бурю негодования в соцсетях. Увы, проходит он теперь в двух городах: его «распилили» пополам; пианисты и скрипачи останутся в Москве, а в Петербург уедут виолончелисты и вокалисты. Это печально: всяческое размазывание конкурса — не лучший путь к его сохранению и развитию.

Каждому завсегдатаю Интернета известно, что такое буря негодования в соцсетях. При всей моей любви к классической музыке, «мы же знаем, что этот остров… необитаем». Те же два неуклюжих приема показать, что «я давно в этой песочнице»: Еще не начавшись, конкурс Чайковского вызвал бурю негодования в соцсетях в «Новой» = Сколько бы ни ругали конкурсы… в «Ведомостях». Один автор пришпиливает, другая – распиливает и размазывает.

Вот только нам надо не «селфи», а о «Чайковском».

Конечно, достойно освещать событие такого масштаба трудно, ведь от освещающего требуется некая соразмерность событию. Багаж требуется огромный. Нужно иметь

а) концепцию;

б) знание «матчасти», то есть того, как устроен фрагмент мира, в котором происходит событие, истории события и т.п.;

в) знание соответствующего дискурса, то есть тех слов, с помощью которых говорят о «матчасти», и правил их складывания в тексты (например, скрябиновский – совершенно не по правилам образованное прилагательное, ср. боткинский, щукинский, а не боткиновский, щукиновский, но музыканты так говорят, и мы не полезем к ним с нашим уставом; или сорвать сенсацию – с моей точки зрения, вообще, не по-русски, но ничего не поделаешь – журналистский жаргон);

г) определенную смелость и провидческие способности, основанные все на том же знании «матчасти»;

д) неангажированность, потому что совершенно невозможно ничего освещать, если твой прожектор (лампочка или карманный фонарик) прочно закреплен на штативе под определенным углом;

е) навыки поиска информации…

Плюс трудолюбие минус эгоцентризм.

Ключевое слово здесь – «концепция». Каждое культурное событие большого масштаба несет миру некоторое Сообщение, выходящее за рамки его непосредственного наполнения (то есть того, например, кто и что исполнял в первом туре у пианистов). Для XV конкурса Чайковского маэстро Гергиев это Сообщение сформулировал в абсолютно четких и недвусмысленных выражениях.

В первых же интервью Гергиева, посвященных подготовке к «Чайковскому-2015», зазвучала мысль о связи высокого международного статуса Конкурса и образа России в мире: «…Мы хотим сделать Kонкурс привлекательным для всего мира» и «Я уверен, что не только мы, но и весь мир увидит на Конкурсе Чайковского Россию в самом выгодном свете».

Думаю, что к этим словам искренне присоединятся многие соотечественники: да, мы хотим, чтобы к нам на конкурс приехали из многих стран мира, да, мы хотим, чтобы мир через призму конкурса увидел Россию такой, какой ее любим мы. Вот только лично мне еще хочется, чтобы конкурс Чайковского сделали и для НАС привлекательным, чтобы его международный статус не помешал ему оставаться в то же время важнейшим национальным музыкальным событием.

Соответственно, либо журналист (издание) разделяет этот посыл и помогает Гергиеву со товарищи его донести, либо он этот посыл отвергает и посвящает свои статьи его развенчанию, снижению, дискредитации и т.п., либо… он вообще не пишет о Конкурсе. Потому что писать о культурных событиях высокой значимости, не имея цельной концепции и не видя за цепочками слов на экране монитора общей идеи – непрофессионально.

Хотя здесь я впадаю в идеализм. Есть прекрасный способ писать о событиях высокого, «поднебесного» смыслового регистра, не покидая ущелья, где, как известно, прекрасно – тепло и сыро. Надо это событие стащить с пьедестала, подтянуть поближе к себе, к своим ценностям, к своему пониманию мира. Это абсолютно опробованный прием в отечественной журналистике, к которому с удовольствием присоединились и музыкальные критики. Говорить о вере – трудно, нужно окрестить ее «мракобесием», чтобы снизить регистр, чтобы проще было «дотянуться». Говорить о больших музыкантах трудно – проще превратить их в «музыкальных менеджеров» (как это регулярно делают с Гергиевым) и обсуждать в таком качестве.

Конкурс Чайковского, чтобы не подниматься к нему, изымается из дискурса классической музыки и помещается в дискурс индустриальный, экономический, сельскохозяйственный, спортивный, военный – какой угодно, лишь бы опростить, упростить себе оперирование с предметом. Действительно, с чучелом гораздо удобнее обращаться, чем с живой птицей.

Например, можно увидеть в КЧ новый, открытый, прогрессивный имидж хорошо работающей культурной бизнес-институции, утверждающей свой престиж не через утверждение стабильности государства и культуры, а через открытость, открытость бизнес-стратегий, через образ такой машины, которая открывает новые имена и в каком-то смысле пополняет мировую музыкальную индустрию.

Или так: Ему блестяще удалась роль руководителя глобального кадрового агентства: патронируя конкурс, Гергиев со временем преумножает масштабы собственной славы за счет имиджевых побед промоутируемых подопечных. За выход на транснациональный рынок исполнительских искусств пришлось заплатить известной жесткостью формата — предлагаемые обстоятельства, в которых с недавних пор существует конкурс, диктуют и специфику выбора будущих лауреатов.

(Я не могу поверить, что последнее написал хороший стилист – если не считать его любви к перфектности и лайнапам – критик Дмитрий Ренанский. Ну не мог он с его лексическим запасом «ляпнуть» в короткой статье три раза прилагательное статусный, будто все другие забыл. А если мог, то это многое говорит о «серьезности» подхода. Впрочем, у Ренанского, как у человека талантливого, почти всегда через языковое качество текста можно определить, он делится личными впечатлениями или функционирует.)

При этом «чужой» дискурс, применяемый обозревателями к событию (точнее, тот, в который событие помещают), выдается за его (события) сущность. То есть некоторый словесный конструкт, с которым Х или У комфортнее оперировать, начинает собой событие подменять. Эта подмена легко заметна тому, кто всю жизнь профессионально копается в разных «дискурсах» (дискурс кофе очевидным образом отличается от дискурса чая, и они взаимозамене не подлежат).

Чтобы просто объяснить, что такое совмещение (или замещение дискурсов), достаточно вспомнить стихотворение Б. Окуджавы, которое называется «Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину», но известно всем по первой строчке «На фоне Пушкина снимается семейство». Или «описание использования советского телефона-автомата» в стихотворении И. Бродского Postscriptum. Однако одно дело наслаждаться игрой дискурсами в поэзии, а другое – пробираться через нее в информационных источниках.

Письмо 2. Нужно ли полировать солнце?

Oh boy, the most prestigious competition (Russians have bragging rights here) will begin in less than a month! I can’t believe it’s been four years already!

Из разговора на форуме

– Доброе утро, Иа.

– Доброе утро, Винни-Пух. Если оно вообще доброе, в чем я лично сомневаюсь.

– Как поживаешь?

– Не очень как. Я даже думаю, что совсем никак.

– Это почему? Что с тобой?

– Ничего, медвежонок Пух, ничего особенного. Все же не могут…

– Чего не могут?

– Веселиться, петь, плясать.

(м/ф «Винни-Пух и день забот»)

Недюжинно раздражали причитания в «интернетах и СМИ» о недо-международности конкурса и потере его престижа «в эпоху между Советским Союзом и Валерием Гергиевым».

Даже не с 2011 года, когда Гергиев был назначен председателем оргкомитета прошлого конкурса, а по крайней мере с 2007 года (XVIII Конкурс Чайковского) эта мысль звучала с комариной настойчивостью. Например, так: «Никто приличный к нам не едет, потому что конкурс необъективен и политизирован». Или так: «Запад не имеет интереса к конкурсу, потому что все равно победят русские».

Или так: «Возглавив в 2009 году оргкомитет конкурса им. П. И. Чайковского, Валерий Гергиев оказался в непростой ситуации — любимому бренду советской культуры, в лихие 1990-е погрязшему в коррупционных скандалах и навсегда, казалось, утратившему былое международное реноме, нужен был не только и не столько антикризисный менеджмент, сколько новая судьба и новая идентичность».

Валерий Гергиев оказался, действительно, в непростой ситуации: нелегко повышать международное реноме, когда тебя постоянно толкают под локоть толпы сомневающихся, что «утро доброе».

Я, будучи «некулуарной публикой», так совсем впала в когнитивную диссоциацию. Мне всегда мнилось, что принадлежу к той части русской интеллигенции, которая в силу определенных внутренних свойств мало способна к безбашенной радости по поводу каких бы то ни было культурных феноменов. Этим она отличается от (не менее значительной) части нашей интеллигенции, с легкостью назначающей себе гениев и шедевры, вокруг которых так приятно коллективно приплясывать, приговаривая, к примеру, «Ай да, Константин Богомолов! Ай да…» (далее – по пушкинскому тексту).

У некоторых так не получается. То ли природная неуверенность в том, что все у нас может быть хорошо, не позволяет, то ли неутолимое стремление к идеалу, то ли еще что, заставляющее вспомнить базаровское «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения». Шквальные аплодисменты непосредственно на месте действия – да, пожалуйста, но по зрелом размышлении: «все-таки как-то все оно было не очень… хотя даже и нормально на первый взгляд, но все равно не совсем как бы здорово… могло бы быть лучше».

А тут все наоборот. Мне не что-то внутреннее мешает радоваться, а постоянно извне намекают, что повод того не стоит. «Остановитесь, – говорят, – Вы же думающий, интеллигентный человек. Как вам такое может понравиться? Лишенное международного престижа и погрязшее в коррупции».

Ворон, не вейся. Посиди тихо.

Есть существенное различие между тем, когда сам Гергиев и его команда говорят о необходимости «повышать престиж», и тем, когда сторонние наблюдатели стенают по поводу «отсутствия престижа». Для первых это – концепция и конкретная программа действий (разработка общего дизайна конкурса, покупка рекламных поверхностей – где? сколько? как?, создание и раскрутка сайта, контракты с телевизионщиками, работа в соцсетях и т.п.), под которую проще получить финансирование, если заявляется, что «повышаем», а не «поддерживаем». Для вторых – это повод побыть «прескверного мнения».

И сам маэстро Гергиев, и «приглашенные специалисты» (Ричард Родзинский в 2011 году и Петер Гроте в 2015) задачу «повышения и возвращения» понимали и выполняли прекрасно (о том, что мне НЕ понравилось – см. ниже). Российская пресса концепцию согласилась «озвучить», но не реализовывать.

Разницу в подходах ярко иллюстрирует пример еще из истории прошлого Конкурса – журналистка начинает интервью с Родзинским («руководителем рабочей группы конкурса, отвечающим за международные контакты… американским музыкальным менеджером, президентом Международного конкурса им. Вана Клиберна»), со следующей формулировки вопроса:

— Насколько я поняла, вы человек, который специально нанят, чтобы повышать пошатнувшийся международный престиж конкурса Чайковского?

Вот так, «вежливо и концептуально», и работаем. Главное, с нулевым пониманием того факта, что и это интервью (пусть и на русском языке, и для русского читателя) – часть информационной среды конкурса, что оно тоже должно «повышать».

Ответ:

— Валерий Гергиев попросил меня работать с конкурсом Чайковского. Его цель — реставрировать конкурс и вернуть ему былой престиж, которым он гордился раньше.

Различие в формулировках очевидно. Не пассивно-безличное «специально нанят», а «Гергиев попросил работать». Не «повышать пошатнувшийся» (бредово, кстати, звучит по-русски, примерно как «расширять глубину»), а «вернуть былой… которым гордился». Но подождите… как так? Апокалипсис отменяется? Утро все-таки «доброе»? Очень огорчительно. Давайте еще попробуем:

— Но вам не кажется, что этот престиж был связан с советской эпохой, с железным занавесом, когда шум вокруг конкурса подпитывался далеко не только музыкальными идеями. Возможно ли это сейчас?

— Можно. Есть 3—4 по-настоящему важных конкурса в мире: Чайковского в Москве, Шопена в Варшаве, королевы Елизаветы в Брюсселе и Вана Клиберна в Техасе. Некоторые проблемы с престижем у них есть, потому что сейчас в мире стало слишком много незначительных конкурсов. Я думаю, одних только фортепианных четыре сотни. В Италии иногда устраивают конкурсы просто для развития туризма.

Но сейчас у конкурса Чайковского есть хорошая возможность утвердить себя в качестве главного для всех основных дисциплин — фортепиано, скрипки, виолончели, вокала. Потому что конкурса с такой энергией, с такой историей, который объединял бы все четыре дисциплины, больше нет.

Красота, как работает в этом интервью отвечающий (именно работает, потому что, будучи профессионалом, держит главную идею, ради которой «был нанят», – престиж Конкурса)! «Чайковского» он сразу ставит в контекст: проблемы общие у всех «по–настоящему важных» конкурсов из-за «незначительных», при этом КЧ – уникален. Положительную оценочность нагнетает с первых слов: по-настоящему важных, хорошая возможность, главного, основных, с такой энергией…

Далее в тексте он поднимает конкурс в самый высокий ценностный регистр: Современный мир в условиях глобальной перестройки ценностей нуждается в неких выдающихся событиях. Халва, халва, халва… – любой пиарщик прекрасно знает, как неправа восточная пословица: сто раз повторишь – и во рту станет сладко.

Так же (интуитивно или умело – затрудняюсь сказать) работал своими текстами в этом году на Идею «Чайковского» Денис Мацуев. Если следующее интервью прогнать через лингвоанализатор, измеряющий эмоциональность и оценочность текста, то позитив «зашкалит»:

Утверждаю, что такого конкурса, как Конкурс Чайковского, больше нигде в мире нет. Его смотрели 10 миллионов человек, и наши участники в одночасье стали знамениты на весь мир уже с первого тура – неважно, прошли они дальше или нет. Это феноменальный результат. И наш конкурс стал источником позитивных новостей из России. Он – наше народное достояние, и уровень его запредельный!.. Более чистого и беспристрастного конкурса нет в мире вообще…Не было бы возрастных ограничений, я бы и сам, перемахнув барьеры, еще бы раз испытал это ликование… Но самое важное то, то каждый из финалистов имеет огромные перспективы. И у уже опытных Генюшаса и Редькина, у юного дарования Дани Харитонова, у феноменального виртуоза Джорджа Ли. Они – счастливцы. И конечно, вызывает восторг Люка Дебарг – открытие конкурса, ему бы надо дать отдельную первую премию за второй тур… его дарование огромно. Не только финалисты, но все участники Конкурса Чайковского могут сделать большую карьеру…. Я всех их люблю – и многих уже пригласил на свои фестивали…

Получить такой текст на экзамене – мечта выпускника школы, сдающего ЕГЭ: в нем очень просто определить основную мысль и выделить соответствующие ключевые слова. В большинстве информационных статей, посвященных конкурсу, в центральных газетах, сделать этого невозможно (за исключением того абзаца, где речь идет о музыканте, который автору… как это вежливее сказать? Особенно близок?)